Мёртвый снег

 

Закопал в снегу шампанское. Помню еще. Колко живет мороз, очень тихо, морозно, хруст моих шагов. Потом тишина, пар от моего дыхания, вокруг во взвешенном состоянии снежные пылинки: кружатся, кружатся, серебрятся под лунным светом. Луна полная, поэтому тени густые, длинные. Заходить в них страшно, словно во что-то материальное, твердое. Боишься, что стукнешься. Снег пушистый, легкий, ровный, и я дырявлю его своими валенками – коротышками.

Закопал в снегу под двухметровой квадратной елкой, даже не закопал, а просто положил – оно ушло вниз, оставив наверху аккуратный кругляшок отверстия. Оставалось только припорошить снегом, очень сухим и легким, как пух, и ничего не видно.

Попробовал на язык. Снег мгновенно начал таять во рту, на ресницах, на носу, образуя влажность, совершенно безвкусную, холодную, неприятную. Захотелось оказаться в тепле. Вспомнил свой камин с потрескивающими полешками и захлестнувшая волна нетерпеливого ожидания и где-то прятавшаяся радость потянули меня в дом.

В охотничьей все еще пел Утесов, но пластинка заканчивалась. Звук, как всегда, накатывал откуда-то сверху, шелестя шкурами и струясь между экзотически торчащими рогами парнокопытных зверей. Пламя в темной комнате вело волшебную игру с глазами мертвых животных: то исчезало, то появлялось, уходило, разгоралось.

И здесь жили тени, но совершенно другие, не похожие на лунные. Они давились, прыгали, корчились в какой-то обреченной пляске между жизнью и смертью.

Открывая дверь, я надеялся, что в комнате кто-то окажется, и воплотятся мои недавние мечтания о встрече Нового года вдвоем.

Пластинка кончилась, как что-то оборвалось. Тени стали гуще, и почему-то движения их замедлилось, успокоилось. Чем тише было там, где я стоял, тем громче дышал камин, тем ярче горел огонь, тем беспокойнее вели себя тени.

Боже, как я хотел, чтобы Она была сейчас здесь! Ждал, ворошил память, надеялся. Она. Все просто. Она существовала. И все меня окружавшее, мою голову, мои движения, мои мечты, все наполнялось ее присутствием. Ее тень накрывала все сразу: и меня, и лунную тень, и тень от каминного огня.

Тишина. Не люблю у себя в доме тишину. Она живая. Лезет внутрь, в душу, в тело, в глаза, заставляет бредить, видеть несуществующее, нереальное. Кто-то стоит за ней, за тишиной, и этот кто-то несоизмеримо огромен, могущественен, страшен. Я чувствую грань, за которой, если не нарушить тишину, встанет тот «кто-то», встанет уверенно, во весь свой огромный, исполинский, нечеловеческий рост и скажет…

Воздух начал струиться, как вода. И становился все гуще, все жирнее, все материальнее. Дышать стало трудно. Скоро его можно будет пить. А потом есть?! Представилось: воздух, как масло, и ты его режешь и намазываешь на язык острошипящим ножом. Бред. Оцепенение. Пошевелиться – совершить подвиг. Ломаешь себя, как мороз хрустящую сталь. Главное, сосредоточиться и выполнить команду, не задумываясь. Ш-ш-шаг! И судорога по всему телу.

Но пошел. К проигрывателю. Что поставить? «Хор пилигримов» Вагнера. «К радости» Бетховена. «Утром» Грига. Нет, нет… Нет.

В голове что-то зазвучало: предвестие? предначертание? Жду.

Музыка все громче, все сильнее. Отчетливо слышны отдельные звуки, но мелодии нет, музыка без мелодии… как это? Наплывает волна звуков – какофония, сумятица, и грусть. Физически ощущаю все это в себе, глубоко внутри, там, где рождается грусть. Стою, держу в руках пластинку. Медленно опускаю взгляд вниз: Дебюсси «Лунный свет». И сразу – лавина! Прыжок вниз с Ниагарского водопада с пробиванием земной тверди. О, господи! Я слышу не поставленную на проигрыватель пластинку! Теперь музыка не внутри, она снаружи, она везде: в воздухе, в огне, в доме, столбом уходит в черное звездное небо… летит, неудержимая! А звук! Чистейшее воспроизведение… На чем? Чем? Пластинка жжет мне руки, становится все больнее и больнее. «Брось!» «Разожми пальцы, расслабь кисти!» – кричит мне мой голос. – «Брось!»

Я не помню, как пластинка оказалась на диске проигрывателя, как я ставил тонарм на край звуковой дорожки черного ребристого диска. Я стоял и смотрел на свои руки, на пальцы, покрытые маленькими белыми полосками саднящих ожогов… обморожений? И думал… о Ней, грезил Ею.

Она приходила ко мне во сне и стояла у окна моей уютной спальни на втором этаже. Стояла и смотрела в окно, потом уходила, а на ее месте оставались ее контуры, горящие в черноте ночи до самого рассвета. Я мог, не открывая глаз, сказать, когда стоит она, а когда только ее контуры.

Снежное царство моего сада хранило теперь промерзшую бутылку шампанского, которую я отогрею и открою только с Ней.

Иногда я приближался к пониманию…

…И меня бросало в водоворот событий и теней, исторгавшихся моим ужаленным взбесившимся мозгом, пущенным в разнос. Его деятельность поражала меня: голова разбухала до размеров комнаты и дальше, вбирала в себя все существующее в округе, скрупулезно изучала каждый предмет или существо, подчиняла своему влиянию и росла дальше. Внутри нее существовал я, маленький я, тоже изучаемый, тоже поглощаемый и беспомощный перед происходящим. Жуткое жило во мне, вживлялось и росло. Алые пятна крови на потолке, желтые лица нечеловеческих масок, перекошенных ужасом, горящие глаза потустороннего существа в ночном окне, шевелящиеся в углах черно-бурые вздыхающие клубки.

Мне не было страшно. Я жил этим. Я сам становился всем этим, становился «своим» и меня не трогали, не рвали мое сердце на части, не отрывали конечностей, не жгли огнем. Не совсем приятно видеть близко покойника в черном узком лакированном гробу, украшенным белым шелком. Сине-бледный, с ввалившимися глазами, первыми признаками разложения в местах соприкосновения с одеждой, черной фрачной тройкой. Один раз «лакированный» покойник мне надоел… он был похож на…

Его внезапные появления отвлекали, выворачивал распространяющийся трупный запах; тем более, что он вдруг захотел ожить. Я это почувствовал по мельчайшим движениям его конечностей и лавинообразным перемещениям воздуха в сторону гроба. И я приказал ему исчезнуть.

Открылись все окна.
Потух свет.
Огонь в камине прижался к земле и стал плоским.
Бумага, пыль, цветы, одежда закружились по комнате.
Прозрачность воздуха стала минимальной, как-то резко потемнело, потом вспыхнуло.
Все замерло на миг и рухнуло вниз.
Гигантская сила вдавила меня в кресло, огонь же, наоборот, кинулся за убегающим гигантским явлением и опалил мне брови.
Но покойник исчез!

Это была моя ночная жизнь. Но я ждал Ее. Она должна прийти. Несмотря на… этот яркий… яркий… ярчайший встречный свет… на этот грохот… напоминающий… напоминающий … грохот лавины, когда ты внутри… да, внутри… на боль… на Боль… на Боль, которая заполняет все тело и забирается внутрь и не хочет уходить.

Когда грохот закончился, я увидел Ее. Очень отчетливо, ярко. Каждую складку Ее платья, невесомого и почти прозрачного, багровый рубец на шее, струйку крови из точеного ушка, красивую челку и открытые глаза…
…чистые открытые глаза.

Взгляд этих чистых глаз леденил меня, он поглощал меня…
…вместе с моим взбесившимся мозгом.

 

1984, 2002 год